Обратная тяга

Развитие сельского хозяйства и жизнь человека на селе – не одно и то же. В России много мест, где работать прибыльно и перспективно: производство зерновых, курицы и свинины быстро растет уже десять лет и местами намного превысило былые советские уровни. Но одновременно огромные пространства России просто дичают. Туда не идут агрохолдинги, там почти не осталось колхозов, оттуда уезжают люди. Каковы шансы на выживание у рискованных территорий?

Можно ли спасти русскую деревню

– Вот приближается неопознанный, но не летающий пока еще объект. Сейчас находится в запое. Вышла на разведку – че бы выпить. Обыкновенная деревенская ситуация, – говорит фермер и бывший председатель Прозоров в роли комментатора.

Село Перово. 400 километров от Москвы. До почты 15 километров, до магазина – 30, автолавка – два раза в неделю. Население – 40 человек. Двадцать лет назад было 180.

Главную и единственную улицу пересекает женская фигура. Переместившись под острым углом с одной обочины на другую, она на секунду замирает и, не дойдя ста метров до цели своего визита – тракториста Васи, ковыряющего какую-то деталь, выполняет команду «налево кругом».

– Чего это она?

– Боится, – усмехается Прозоров.

– Работает у вас?

– Просто боится!

У Прозорова работает вся деревня – и пьющая, и непьющая. Было время, пьяных доярок по утрам сам собирал и гнал на работу.

– А есть, кто не пьет?

– Вот Вася. Не пьет и все время работает.

– Это почему?

Вася поднимает глаза и отрешенно улыбается:

– Да потому что я тоже раньше пил. А потом мне это надоело. А вы зачем в нашу дыру заехали?

– Чтобы узнать, есть ли будущее у вашей деревни.

– Есть ли жизнь на Марсе?! В Тверской области – нет.

Село Перово – в самой неблагополучной части Молоковского района. А Молоковский район – самый бедный в Тверской области. Если бы у деревни был свой художник Верещагин, он вполне мог бы написать здесь «Апофеоз разрухи»: дома, расползшиеся по швам, не дома – вороха бревен; завалившиеся крыши, покосившиеся стены.

Прозоров ездит здесь каждый день – в Молоково, в Бежецк, Красный Холм. Послушать его – война прошла.

– В Бежецком районе, в селе Алексеевское, разбомбленный клуб прямо на дороге! Свиные сараи обстреливали из пулеметов, наверное! В деревне Филиппково остался один дом, остальные – шалаши. А в 80-х тут строили целыми улицами...

Если бы не Прозоров, в его деревне было бы то же самое. Восемь лет назад он хотел уехать – люди не пустили. Объезжая свои владения, он говорит язвительно, зло. Злость лучше, чем слабость. Лучше сжать кулаки, чем руки опустить. В прошлом году он взял в кредит три миллиона рублей, поставил на ферме молокопровод и холодильную установку. Заложил расходы в стоимость молока – десять рублей. Но закупочная цена упала вдвое, и он резал своих коров – к каждому взносу за кредит.

В конторе ждут гости – приехал глава района.

– Я с нового года задолжал банку миллион. Чтобы завтра заплатить, не хватает двух тысяч рублей. У вас нет? – куражится Прозоров: угадал, что разговор пойдет о деньгах.

– Мы сейчас спонсоров ищем, – мучительно выдавливает из себя глава района. – 105 лет Молоковской школе, годовщина Победы…

 

«Через десять лет здесь ничего не будет»

Томский крестьяновед Сергей Толстов задал задачку московскому крестьяноведу Александру Никулину:

– В 1959 году в Томской области был максимум сельских поселений – 15,5 тысячи. Как ты думаешь, сколько осталось через 50 лет?

– Ну, тысячи две-три, – говорит Никулин.

Не угадал. Пятьсот восемьдесят.

Никулин возглавляет Центр крестьяноведения и аграрных реформ Высшей школы социальных и экономических наук, которой руководит мировая знаменитость профессор Теодор Шанин. Приехав в Россию в 1990-м, Шанин ринулся изучать деревню. В свою команду он брал экономистов, географов, философов. Набралось человек тридцать. Их поделили по двое и отправили в глубинку. За три года каждая группа освоила по три деревни. Так сельскую Россию еще никто не изучал.

– Пятьсот восемьдесят! – не может успокоиться Никулин. – Сокращение в 30 раз! И такие темпы по всему Нечерноземью, от Ленинграда до Владивостока.

– Так каков прогноз?

– Прогноз… Пока сбывается прогноз Нефедовой.

Татьяна Нефедова наблюдает за процессом с другой точки зрения – географической. Она составляет карты для географических атласов. На этих картах видно: больше всего людей вокруг городов, чем дальше, тем безлюднее. Страна превращается в сеть архипелагов – вот такой прогноз.

– В 1959 году уже был отток из сельской местности, – говорит Нефедова. – Шла урбанизация. Зона огромных потерь тянется от Калужской области к Смоленской, Брянской и дальше на север через Тверскую – Ярославская, Костромская. На востоке тоже низкая плотность, но там приезжие – молодые, активные. А эта зона испытала большую деградацию самой сельской среды, потому что более полувека молодые и активные люди отсюда уезжали.

Есть мнение, что если человек не работает год, с ним что-то происходит – он уже не способен к активному труду. Получается парадокс. С одной стороны, у людей нет работы. С другой – доярку или тракториста днем с огнем не сыщешь: доярка уже не хочет быть дояркой, а тракторист – трактористом.

В таких местах больше не валяют валенки, не ткут половики, не режут по дереву. Люди забыли, чем можно заняться в деревне, и просто смотрят телевизор.

 

Кооператор

 

Светлана Максимова мчится на встречу с фермерами Молоковского района. Агитировать за кооперативы. У нее ярко-рыжие волосы, макияж, маникюр, абрикосовая юбка до колен и полосатая футболка в тон.

Она встречалась с Путиным и Медведевым, с министрами сельского хозяйства Финляндии и США, а в кабинет к губернатору ходит как к себе домой. Мало того что она – глава Союза фермеров Тверской области, она еще и сама фермер. Дочь Максимовой недавно вышла замуж. Хотели уехать в Питер, но вместо этого восстанавливают брошенную ферму.

– Это я их обработала! – гордится Максимова.

– Ты их обрекла! – злится муж.

Но Максимова уверена, что все наоборот.

– Может, и сын займется переработкой… – она любовно поглядывает на сына за рулем.

Тот ломает красивые брови. Для него это – барщина.

Когда Максимовы построили свою первую ферму, она за одну ночь сгорела. Подожгли местные. Тогда фермеры переехали в вагончик у самого леса и жили там два года, чтобы заново отстроиться. Дима начал работать с одиннадцати лет.

– Когда я была в Америке, я говорила с министром сельского хозяйства штата Айова. Я его спросила: почему вы не кредитуете крупные хозяйства, а поддерживаете мелкие? Он сказал: это экологически чистое производство и сохранение территории – где фермер живет, там живет и округа.

– Разве один фермер может все село спасти?

– Да!

Ее муж несколько раз в неделю возит хлеб в соседнюю деревню. Из постоянных жителей там остались двое стариков да одна сумасшедшая. Если бы не Виктор, хлеб они бы видели только по праздникам.

Центр Молоковского района похож на расползшийся хутор – крыши одноэтажных домов громоздятся одна на другой.

– Никто не хочет быть руководителем кооператива, не можем уговорить, – с порога сообщает руководитель сельхозуправления Светлана Юрьевна.

– Почему? – удивляется Максимова.

– Боятся, что не будет сбыта. Район маленький, соседние – бедные, разве что Бежецк, но там свой рынок. До Твери 200 километров.

– Они не знают, что такое кооператив! В Германии сто лет назад объединились тысяча человек, поставили молокозавод, делают йогурты, сыр, продают в магазине – наценка один процент. Торговые сети в драку за эту продукцию! Тысяча человек в конце года соберутся, подсчитают прибыль – и получают по 70 тысяч евро!

Прикидываю в уме: для такой прибыли завод должен в год штамповать йогуртов на семь миллиардов евро. То ли Светлана слегка привирает, рекламируя кооперативы, то ли немецкие фермеры не довольствуются одним процентом наценки. Но Максимовой уже не до немцев. В старом советском кабинете главы района сидят 15 человек – активные люди, которые не верят в коллективизм. Они работают на себя.

– Если мы объединимся, мы – огромная политическая сила! – проповедует Максимова. – В Америке президенты смотрят в рот фермеру. Как мне сказала министр сельского хозяйства Финляндии, нет ни одного чиновника, который не ест с руки фермера! Фермеры – это сила. Их везде боятся.

– А вас боятся? – насмешливо спрашивает кто-то.

– Боятся! Говорят: у нее своя мафия. Сельскохозяйственная! Вы можете объединиться и построить рынок, – не унимается Максимова. – Или нанять менеджера, который будет искать сбыт. Сейчас ко мне обратилась организация «Ковчег», хотят закупать экологически чистые продукты. Но нужны объемы…

– Судя по названию, они уже к потопу готовятся – к 2012 году, – язвит Прозоров.

И тут прорываются жалобы.

– Отмежевание земельного пая стоит 25 тысяч. Пока мы деньги копим, москвичи скупят лучшие земли – и все!

– Стоит земля – и взять нельзя!

– Люди уже стреляться начали из-за этих кредитов!

– Субсидию выдали – 58 тысяч рублей, а налоговая процент требует, как с прибыли!

Но и Максимова не лезет за словом в карман: с налоговой разберемся; на землю подавайте заявки – область обещала выкупить и сдать в аренду на 49 лет; и вообще, везите товар ко мне, на ярмарку выходного дня.

– Ну что, будем районный союз фермеров создавать? – спрашивает она задорно, как на детском утреннике. И сама отвечает: – Будем!

Никакого голосования не происходит. Вместо этого Максимова, как о выигрыше в лотерее, объявляет:

– Поздравляю вас, Андрей Павлович, с новой должностью!

Глава Обросовского поселения, бывший председатель колхоза, бывший учитель химии и охотник, призадумавшись, чешет подбородок…

Машина мчится из Молокова обратно в Оршу. Вокруг еще бурые после зимы поля с островками снега, буро-зеленые елки, угрюмое небо и тонкая светлая полоска на горизонте – картина, по-своему передающая состояние дел в российской деревне.

 

 

Фермер

– Я хочу, чтобы тут было будущее! Я хочу сделать что-то хорошее, потому что я должен этой стране!

Широко расставленными австрийскими ногами Фриц Цехстнер утверждается на Тверской земле. Вокруг него гуляют коровы. Он разводит их необычным для здешних мест способом – круглый год под открытым небом. В полном соответствии с европейской практикой Animal welfare – «Благополучия животных» – телята рождаются прямо на поле площадью в два гектара и до глубокой осени живут там вместе с коровами. Они почти свободны. Они не стоят в мрачных фермах, прикованные цепью за шею. Правда, из них все равно потом получится мясо.

Но Цехстнер не защитник прав животных. Он – специалист по убою и разделке. А еще ветеринар, столяр, плотник, сантехник и агроном. Он дает работу деревне Михеево.

– Представьте, в Австрии едешь на машине, видишь крестьянина – чисто, он улыбается, и дальше еще чище, еще чище! – трясется он за рулем своего «мерседеса». – Здесь все разрушается, не видно покосов, все зарастает! Надо делать чистования!

Команды «чистования» и «пауза нету» знает вся ферма. Это означает «уборка» и «без перекура».

– Три года решается вопрос с электричеством для свинарника! В Австрии за тобой бургомистр бегать будет: «Фриц, спасибо, возьми еще вот этот свинарник!» И радоваться.

– Зачем же так мучиться здесь, если там так хорошо?

– Мне в Австрии уже некого учить! Россия – это большое поле!

У Фрица по-настоящему вздорный характер. Правда, он действительно умеет работать. В сочетании это дает гремучую смесь. У него большие планы, но есть проблема: ему не принадлежат здание фермы и земля. Купить их или взять в аренду почти невозможно.

– А кому принадлежит остаток колхозной земли? – спрашивает он у главы поселения.

– Физическим лицам, колхозникам.

– И кто из них еще жив?

– Неизвестно.

– Она может принадлежать району?

– Нет, пока не будет доказано, что этих людей нет.

– И как можно это доказать?

– Надо справки собирать.

– Но существует какой-то порядок?

– Порядок на сегодняшний день не разработан.

– Но это же невозможно! Если бы я был бургомистром, я бы положил этому конец! Есть закон: три года не пользуются – забирают земли!

– У нас этот закон не работает…

Фриц встает.

– Я хочу побороться за остаток земель колхоза «Ленинская искра»!

Андрей Павлович обещает помочь. Если вы подумали, что Андрей Павлович хотел помешать Фрицу, это не так. Для него важно, что у 30 человек в поселении есть работа. Поселковая администрация делит здание с детским садом. В прошлом году ей пришлось потесниться – прибавились пятеро детей. Все были очень рады. Но у нас действительно такие законы.

Фриц едет 30 километров по убитой дороге. В пути кипятится все больше и больше. Когда вылезает из машины, ругается всеми немецкими ругательствами сразу. Переводчик только что под козырек не берет: йа, йа, йа. Из окон районной администрации улыбаются женщины – цирк приехал.

– Где договор? – припирает фермер к стене мелкого чиновника.

– Нету.

– Месяц прошел! Это типичный человек-саботаж!

– Так желающих же много на эти земли. Не вы же одни.

– Ну да, – ехидничает переводчик, – мы видим: все занято, все обрабатывается!

– У нас только один раз отчуждалась земля, это заняло два года...

– Саботажен штрафбар! – ревет Фриц, как циркулярная пила.

Он думает, что в российском Уголовном кодексе есть статья за саботаж – препятствие экономическому развитию. Он думает, что это наказуемо. Он выучил много русских слов: «идиотический», «саботаж», «бандит».

И конечно, всегда остается на вооружении «майн готт».